Тургенев Иван

Иван Сергеевич Тургенев

Мне было тогда лет двадцать пять, - начал Н.Н., дела давно минувших дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не для того, чтобы "окончить мое воспитание", как говаривалось тогда, а просто мне захотелось посмотреть на мир божий. Я был здоров, молод, весел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись - я жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть хлеб насущный; а придет время - и хлебца напросишься. Но толковать об этом не для чего.

Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица - именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском "Грюне Гевелбе". Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала. Зато лица, живые человеческие лица - речи людей, их движения, смех - вот без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и отрадно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать, когда другие кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня забавляло наблюдать людей... да я даже не наблюдал их - я их рассматривал с каким-то радостным и ненасытным любопытством. Но я опять сбиваюсь в сторону.

Итак, лет двадцать тому назад я жил в немецком небольшом городке З., на левом берегу Рейна. Я искал уединения: я только что был поражен в сердце одной молодой вдовой, с которой познакомился на водах. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всеми - и со мною, грешным, сперва даже поощряла меня, а потом жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на некоторое время печали и одиночеству - чем молодость не тешится! - и поселился в З.

Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, - а главное, своим хорошим вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солнца (дело было в июне), прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили приятным голоском: "Guten Abend!" - а некоторые из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах Я любил бродить тогда по городу; луна казалось, пристально глядела на него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово "Гретхен" - не то восклицание, не то вопрос - так и просилось на уста.

Городок З. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на величавую реку и, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове, просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противоположном берегу находился городок Л., немного побольше того, в котором я поселился. Однажды вечером я сидел на своей любимой скамье и глядел то на реку, то на небо, то на виноградники. Передо мной белоголовые мальчишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой насмоленным брюхом кверху. Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся парусах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс; контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.

Что это? - спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жилете, синих чулках и башмаках с пряжками.

Это, - отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей трубки из одного угла губ в другой, - студенты приехали из Б. на коммерш.

"А посмотрю-ка я на этот коммерш, - подумал я, - кстати же, я в Л. не бывал". Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.

Может быть, не всякий знает, что такое коммерш. Это особенного рода торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства (Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установленный костюм немецких студентов: венгерки, большие сапоги и маленькие шапочки с околышами известных цветов. Собираются студенты обыкновенно к обеду под председательством сениора, то есть старшины, - и пируют до утра, пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров; иногда они нанимают оркестр.

Такой точно коммерш происходил в г.Л. перед небольшой гостиницей под вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками; огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плюща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пивом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много народа: добрые граждане Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих гостей. Я тоже вмешался в толпу зрителей. Мне было весело смотреть на лица студентов; их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодости, горящие взгляды, смех без причины - лучший смех на свете - все это радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед - куда бы то ни было, лишь бы вперед, - это добродушное раздолье меня трогало и поджигало. "Уж не пойти ли к ним?" - спрашивал я себя...

Ася, довольно тебе? - вдруг произнес за мной мужской голос по-русски.

Подождем еще, - ответил другой, женский голос на том же языке.

Я быстро обернулся... Взор мой упал на красивого молодого человека в фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого роста, в соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.

Вы русские? - сорвалось у меня невольно с языка.

Молодой человек улыбнулся и промолвил:

Да, русские.

Я никак не ожидал... в таком захолустье, - начал было я.

И мы не ожидали, - перебил он меня, - что ж? тем лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя... - он запнулся на мгновение, - моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?

Я назвал себя, и мы разговорились. Я узнал, что Гагин, путешествуя, так же как и я, для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в городок Л., да и застрял в нем. Правду сказать, я неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по их походке, покрою платья, а главное, по выраженью их лица. Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожности и робости... Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал... "Батюшки мои! не соврал ли я, не смеются ли надо мною", - казалось, говорил этот уторопленный взгляд... Проходило мгновенье - и снова восстановлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем. Да, я избегал русских, но Гагин мне понравился тотчас. Есть на свете такие счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точно они греют вас или гладят. У Гагина было именно такое лицо, милое, ласковое, с большими мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами. Говорил он так, что даже не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улыбается.

Иван Тургенев

Ася. Первая любовь

– Мне было тогда лет двадцать пять, – начал Н. Н., – дела давно минувших дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не для того, чтобы «окончить мое воспитание», как говаривалось тогда, а просто мне захотелось посмотреть на мир Божий. Я был здоров, молод, весел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись – я жил без оглядки, делал что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть хлеб насущный; а придет время – и хлебца напросишься. Но толковать об этом не для чего.

Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица – именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском «Грюне Гевёлбе». Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала. Зато лица, живые, человеческие лица – речи людей, их движения, смех – вот без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и отрадно; мне было весело идти, куда шли другие, кричать, когда другие кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня забавляло наблюдать людей… да я даже не наблюдал их – я их рассматривал с каким-то радостным и ненасытным любопытством. Но я опять сбиваюсь в сторону.

Итак, лет двадцать тому назад я проживал в немецком небольшом городе З., на левом берегу Рейна. Я искал уединения: я только что был поражен в сердце одной молодой вдовой, с которой познакомился на водах. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всеми – и со мною, грешным, – сперва даже поощряла меня, а потом жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на некоторое время печали и одиночеству – чем молодость не тешится! – и поселился в З.

Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, – а главное, своим хорошим вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солнца (дело было в июне), прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили приятным голоском: «Guten Abend!» – а некоторые из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах. Я любил бродить тогда по городу; луна, казалось, пристально глядела на него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово: «Гретхен» – не то восклицание, не то вопрос – так и просилось на уста.

Городок З. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на величавую реку и, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове, просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противоположном берегу находился городок Л., немного побольше того, в котором я поселился. Однажды вечером сидел я на своей любимой скамье и глядел то на реку, то на небо, то на виноградники. Передо мною белоголовые мальчишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой насмоленным брюхом кверху. Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся парусах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс; контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.

– Что это? – спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жилете, синих чулках и башмаках с пряжками.

– Это, – отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей трубки из одного угла губ в другой, – студенты приехали из Б. на коммерш.

«А посмотрю-ка я на этот коммерш, – подумал я, – кстати же я в Л. не бывал». Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.

Может быть, не всякий знает, что такое коммерш. Это особенного рода торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли, или братства (Lands-mannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установленный костюм немецких студентов: венгерки, большие сапоги и маленькие шапочки с околышами известных цветов. Собираются студенты обыкновенно к обеду под председательством сениора, то есть старшины, – и пируют до утра, пьют, поют песни, Landesvater, Gau-deamus, курят, бранят филистеров; иногда они нанимают оркестр.

Такой точно коммерш происходил в г. Л. перед небольшой гостиницей под вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками; огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плюща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пивом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много народа: добрые граждане города Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих гостей. Я тоже вмешался в толпу зрителей. Мне было весело смотреть на лица студентов; их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодости, горящие взгляды, смех без причины – лучший смех на свете, – все это радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед – куда бы то ни было, лишь бы вперед, – это добродушное раздолье меня трогало и поджигало. «Уж не пойти ли к ним?» – спрашивал я себя.

– Ася, довольно тебе? – вдруг произнес за мною мужской голос по-русски.

– Подождем еще, – отвечал другой, женский голос на том же языке.

Я быстро обернулся… Взор мой упал на красивого молодого человека в фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого роста, в соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.

– Вы русские? – сорвалось у меня невольно с языка.

Молодой человек улыбнулся и промолвил:

– Да, русские.

– Я никак не ожидал… в таком захолустье, – начал было я.

– И мы не ожидали, – перебил он меня, – что ж? тем лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя… – он запнулся на мгновенье, – моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?

Я назвал себя, и мы разговорились. Я узнал, что Гагин, путешествуя, так же как я, для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в городок Л., да и застрял в нем. Правду сказать, я неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по их походке, покрою платья, а главное, по выражению их лица. Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожности и робости… Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал… «Батюшки мои! не соврал ли я, не смеются ли надо мною», – казалось, говорил этот уторопленный взгляд… Проходило мгновенье – и снова восстановлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем. Да, я избегал русских, но Гагин мне понравился тотчас. Есть на свете такие счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точно они греют вас или гладят. У Гагина было именно такое лицо, милое, ласковое, с большими мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами. Говорил он так, что, даже не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улыбается.

Мне было тогда лет двадцать пять, – начал Н.Н., – дела давно минувших дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не для того, чтобы «кончить мое воспитание», как говаривалось тогда, а просто мне захотелось посмотреть на мир божий. Я был здоров, молод, весел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись – я жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть хлеб насущный; а придет время – и хлебца напросишься. Но толковать об этом не для чего.

Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица – именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском «Грюне Гевёлбе». Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала. Зато лица, живые, человеческие лица – речи людей, их движения, смех – вот без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и отрадно; мне было весело идти, куда шли другие, кричать, когда другие кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня забавляло наблюдать людей… да я даже не наблюдал их – я их рассматривал с каким-то радостным и ненасытным любопытством. Но я опять сбиваюсь в сторону.

Итак, лет двадцать тому назад я проживал в немецком небольшом городке З., на левом берегу Рейна. Я искал уединения: я только что был поражен в сердце одной молодой вдовой, с которой познакомился на водах. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всеми – и со мною грешным, – сперва даже поощряла меня, а потом жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на некоторое время печали и одиночеству – чем молодость не тешится! – и поселился в З.

Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, – а главное, своим хорошим вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солнца (дело было в июне), прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили приятным голоском: «Guten Abend!» – а некоторые из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах. Я любил бродить тогда по городу; луна, казалось, пристально глядела на него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово: «Гретхен» – не то восклицание, не то вопрос – так и просилось на уста.

Городок З. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на величавую реку и, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове, просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противоположном берегу находился городок Л., немного побольше того, в котором я поселился. Однажды вечером сидел я на своей любимой скамье и глядел то на реку, то на небо, то на виноградники. Передо мною белоголовые мальчишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой насмоленным брюхом кверху. Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся парусах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг донеслись до меня звуки музыки: я прислушался. В городе Л. играли вальс; контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.

– Что это? – спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жилете, синих чулках и башмаках с пряжками.

– Это, – отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей трубки из одного угла губ в другой, – студенты приехали из Б. на коммерш.

«А посмотрю-ка я на этот коммерш, – подумал я, – кстати же я в Л. не бывал». Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.

II

Может быть, не всякий знает, что такое коммерш. Это особенного рода торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства (Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установленный костюм немецких студентов: венгерки, большие сапоги и маленькие шапочки с околышами известных цветов. Собираются студенты обыкновенно к обеду под председательством сениора, то есть старшины, – и пируют до утра, пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров; иногда они нанимают оркестр.

Меню статьи:

“Человек – не растение, и процветать ему долго нельзя” – эта фраза из произведения «Ася» Ивана Тургенева отражает всю его суть. Немного обратимся к истории. Повесть, которую автор писал с большим вдохновением, вышла из-под его пера в 1857 году и, опубликованная в журнале «Современник», вызвала восторг у многих писателей, а также не оставила равнодушной читательскую аудиторию. Прошло более полутора столетий, но до сих пор вдумчивые любители классической литературы читают «Асю» и извлекают из этой книги очевидную пользу.

Главные герои повести

Господин Н.Н. – молодой человек, благородный и честный, путешествующий по странам и оказавшийся в Германии, где подружился с Гагиным и с его сестрой Асей. Это повлияло на всю дальнейшую жизнь.

Гагин – друг Н.Н., брат Аси, молодой человек, которому двадцать четыре года, богатый дворянин. Заботится о сестре – семнадцатилетней девушке. Испытывает трудности в её воспитании.

Ася – полное имя Анна Николаевна, наполовину дворянка, наполовину крестьянка (мать Татьяна была горничной). Поведение девушки до крайности переменчиво: она порою очень эмоциональная, порою странная, порою грустная, иногда спокойная, но всегда своенравная. Знает французский и немецкий языки, любит читать. Влюблена в господина Н.Н. но это не влечет за собой счастья, наоборот, становится причиной их быстрого отъезда из города Л.

Глава первая: знакомство с господином Н.Н.

Описывая окружающую природу, рассказчик обращает внимание на то, что милее гор, утесов и водопадов ему человеческие лица. Преданный одной молодой вдовой, которая предпочла ему краснощекого баварского лейтенанта, автор все более искал уединения и, поселившись в городке З, «просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем».
На другой стороне реки находился городок Л, чуть больше того, где жил главный герой повести – господин Н.Н. Услышав доносившиеся оттуда звуки музыки, он спросил, что там происходит. Оказалось, причиной праздника стали студенты, приехавшие на коммерш.

Глава вторая: встреча с Гагиным и его сестрой

Прочитав первую главу, читатель может задаться вопросом, что же такое «коммерш». Это, как объясняет автор, «особенного рода торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства». Движимый любопытством, господин Н.Н. отправился на другой берег и растворился в толпе празднующих. Вдруг за его спиной раздался голос мужчины и женщины, говорящих по-русски. Так он познакомился с Гагиным и его сестрой Асей.

Молодой человек выгодно отличался от русских, которые проживали за границей или находились там по делам: был улыбчивым, обаятельным, милым. Хорошее впечатление на господина Н.Н. произвела и Ася. Поэтому он без колебаний принял приглашение зайти к ним в гости.

Взору открывался прекрасный вид, еда была вкусной и свежей, и приятная беседа длилась долго, до ночи. По сердцу господину Н.Н. пришлась и миловидная девушка с неуемным, живым характером. Наконец, герой повести возвратился домой, но душу все тревожили звуки музыки, доносящейся с противоположного берега.

Глава третья: дружба Гагина и Н.Н. укрепляется

Не успел господин Н.Н. проснуться, как услышал стук палки под окном. Это Гарин уже спозаранку нанес визит своему новому другу.

Беседуя за чашечкой кофе, добрые знакомые обсуждали планы на будущее, делились мечтами и неудачами. Гарин желал посвятить себя живописи, но осознавал, что его рисунки еще незрелые и по этому поводу немного унывал. Закончив беседу, друзья пошли искать Асю

Глава четвертая: безрассудный поступок Аси

Девушку они увидели сидящей на уступе стены черной четырехугольной башни, прямо над пропастью.

Ася немного напугала Н.Н. своим безрассудным поступком, но Гарин попросил его переключить внимание на то, как сообразительны здесь местные жители.

После скромного обеда сестра Гарина отпросилась к фрау Луизе, доброй старушке, вдове бывшего бургомистра, а молодые люди, оставшись вдвоем, снова вели между собой дружеский диалог.

Когда Н. вернулся домой, то его настроение уже не было таким безоблачным, как вчера. Не переставая думать о капризной девочке, которая так неожиданно появилась в его жизни, он то печалился, то волновался, то вдруг начинал досадовать на молодую вдову, предавшую его. Будоражили душу навязчивые мысли: а может, Ася вовсе и не сестра Гагину?

Глава пятая: снова в гостях

Желая снова увидеть Асю, господин Н. отправился в гости к Гагину. И сестра нового друга предстала перед ним в неожиданном образе – как русская простая девушка. Она осталась на хозяйстве, а друзья, воспользовавшись прекрасной погодой, пошли на природу, ведь Гагину очень хотелось рисовать с натуры. Объектом для творчества начинающего художника стал старый ветвистый дуб. Гагин и его друг много разговаривали, но невольно мысли Н. возвращались к таинственной девушке, которая может так неожиданно преображаться.

Глава шестая: сестра ли Ася Гагину?

Прошло две недели. Господин Н., наблюдая за поведением Аси, все чаще замечал контраст между воспитанием девушки и самого Гагина. Новая знакомая неохотно говорила о прошлом в России, но все-таки удалось узнать, что до переезда за границу она жила в деревне. Перемены в настроении девушки более и более озадачивали рассказчика. Ася то пыталась подражать героине прочитанной книги, то казалась прилежной и степенной, но в любом состоянии была очень привлекательной. В одном герой повести убеждался снова и снова: она все-таки не сестра Гагина. И однажды произошел случай, когда, оставшись незамеченным, господин Н. услышал объяснения девушки в любви к Гагину.

Глава седьмая: в смятении чувств

На следующий день, чтобы привести мысли в порядок, Н. отправился в горы. «Почему они выдавали себя за родственников?» – этот вопрос не давал покоя. В продолжение трех дней бродил он по долинам и горам, иногда сидел в харчевнях, беседовал с хозяевами, гостями, а наконец, вернувшись домой, увидел записку от Гагина, который просил прийти к ним, как только он вернется.

Глава восьмая: история Аси

Гагин встретил друга хорошо, а вот Ася снова повела себя неестественно, даже странно. Разговор не клеился, и господин Н. собрался идти домой, сославшись на срочную работу. Но тут наконец-то Гагин решился, во избежание всяких недомолвок, рассказать историю Аси.

Оказывается, она дочь его отца, человека доброго, умного, но несчастливого.

Гагину было всего лишь шесть месяцев, когда папа овдовел. Целых двенадцать лет воспитывал он мальчика, в уединении, в деревне, пока родной брат не настоял на том, чтобы забрать ребенка к себе. Жизнь Гагина в корне изменилась: сначала юнкерская школа, затем – гвардейский полк. В одно из посещений деревни увидел он дома худенькую десятилетнюю девочку по имени Ася, очень дикую и боязливую. Отец говорил, что она сирота и взята из милосердия.

Перед самой смертью папа взял с Гагина слово, что он позаботится о девочке, которая оказалась сводной сестрой. Как сообщил камердинер Яков, через несколько лет после того, как скончалась жена, сошелся отец Гагина с её бывшей горничной Татьяной, даже в жены хотел взять, но женщина не согласилась и, родив дочку, жила с ней у своей сестры. А в девять лет девочка стала круглой сиротой. Тогда Гарин и забрал её к себе. Сначала тринадцатилетняя Ася дичилась даже при звуке голоса сводного брата, но затем привыкла и сильно привязалась. Из необходимости Гарин отправил её в один из лучших пансионов, но когда девушке исполнилось семнадцать лет, встал вопрос: что с ней делать дальше. И тогда ответственный брат вышел в отставку, поехал за границу и взял Асю с собой.

После этого рассказа Н. успокоился и, не пожелав идти домой, вернулся к Гагину.

Глава девятая: поведение Аси меняется к лучшему

Этот рассказ на многое открыл глаза, и новый знакомый Гагина стал воспринимать поведение Аси иначе, чем раньше. Она обрадовалась, что Н. возвратился, стала беседовать с ним, говорить, что желает прожить жизнь не просто так, а со смыслом, совершить какой-нибудь подвиг, хотела быть похожей на Пушкинскую Татьяну. А потом попросила Н. станцевать с ней вальс.

Глава десятая: жажда счастья

Хотя день прошел очень хорошо: был слышен смех Аси, радовался Гагин, все-таки Н.Н, отправляясь домой, чувствовал внутреннее непонятное беспокойство. Какая-то жажда счастья зажглась в нем. И этому пока не было объяснения.

Глава одиннадцатая: перемена настроения Аси

На следующий день Н.Н. снова поехал к своим новым друзьям. Он не думал, влюблен ли в Асю, но искренне радовался тому, что удалось сблизиться с этой, прежде диковатой девушкой. Переступив порог дома, где жил Гагин с сестрой, герой повести заметил резкую перемену настроения Аси: она была печальной. Девушка переживала по поводу своей необразованности, спрашивала, умна ли она, просила совета, что ей делать. А Гагин в это время, взъерошенный и выпачканный красками, снова пытался изобразить на холсте картину.

Глава двенадцатая: непонятное поведение девушки

Асю стали посещать пессимистические мысли. Она даже напугала Н.Н. разговорами о своей приближающейся смерти. Что-то непонятное происходило с сестрой Гагина. То девушка печалилась, что новый друг считает её легкомысленной, то высказывала, что он плохого мнения о ней, то, бледнея, чего-то пугалась.

Глава тринадцатая: записка от Аси

Н.Н терзал себя вопросом, не влюблена ли девушка в него. Когда он снова пришел в гости к друзьям, увидел Асю только мельком, ей нездоровилось.

На следующее утро герой повести в унынии бродил по городу, когда вдруг его остановил незнакомый мальчик и вручил записку от Аси. «Я непременно должна вас видеть» – сообщала девушка и назначала встречу возле каменной часовни, в четыре часа дня. Н.Н. ответил «да», хотя и очень волновался.

Глава четырнадцатая: разговор с Гагиным

Сам не свой от переживаний, Н.Н. ожидал встречи с девушкой, как вдруг вошедший Гагин сообщил новость: «Моя сестра, Ася, в вас влюблена».

Он был в растерянности и не знал, что делать, ведь поведение сестры, её бурная реакция на первую любовь, очень настораживали.

Пришлось показать записку, где девушка назначала встречу.

Глава пятнадцатая: судьбоносное решение

Ася изменила место встречи. Теперь Н.Н. должен был подойти к фрау Луизе, постучаться и войти на третий этаж. В терзании души он принял судьбоносное решение, что никак не может жениться на этой странной юной девушке с её горячим, переменчивым характером.

Глава шестнадцатая: обвинения Н.Н. Исчезновение Аси

Беседа Аси и Н.Н. проходила в маленькой комнате. Несмотря на взаимную любовь, трепетавшую в них, героям нужно было расстаться. «Вы не дали развиться чувству, которое начинало созревать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели ко мне доверия, вы усомнились во мне…» – стал обвинять Асю Н.Н. В ответ послышались громкие рыдания, а затем девушка очень быстро бросилась к двери и… исчезла.

Глава семнадцатая: Н.Н. укоряет себя

Терзаясь чувством вины, Н.Н. уехал из города и снова бродил по полю. Он укорял себя, что не смог удержать девушку, что так глупо все вышло, мысленно просил прощения у Аси. Но, увы, прошлого не возвратишь. Наконец, крайне удрученный, герой повести направился к дому Гагина.

Глава восемнадцатая: переживания Гагина и Н.Н.

Гагин и Н.Н. сильно переживают, ведь Ася не возвратилась домой. Подождав немного, они решили искать беглянку. Условились разойтись, потому что так больше шанса найти девушку.

Глава девятнадцатая: поиски Аси

Увы, поиски проходили безуспешно: Аси нигде не было видно. В отчаянии Н.Н. заламывал руки, клялся девушке в вечной любви, обещал никогда не расставаться, но все тщетно. Вдруг на берегу реки мелькнуло что-то белое. «Не Ася ли?»

Глава двадцатая: Гагин не пускает Н.Н. в дом

Ася вернулась домой, но Гагин уже не пустил друга в дом, чтобы объясниться с девушкой. А ведь Н.Н. хотел непременно просить её руки. «Завтра я буду счастлив» – убеждал себя герой повести. Но мечта оказалась призрачной.

Глава двадцать первая: письмо от Гагина. Записка от Аси

«Уехали!» – это слово служанки, подметавшей пустой дом, болью вонзилось в сердце Н.Н. Она вручила письмо от Гагина, который просил не сердиться по поводу внезапного отъезда, уверял, что причиной этому послужила острая необходимость разлуки, желал счастья. Ася не написала ни строчки.

«Кто дал право похитить её у меня!» – воскликнул герой повести. И ринулся было на поиски возлюбленной, но, волею судьбы оказавшись в маленькой комнатке, где проходило их первое свидание наедине (его позвала туда вдова бургомистра), обнаружил записку: «Если б вы мне сказали одно слово, одно только слово – я бы осталась… Прощайте навсегда».

Глава двадцать вторая: годы – в одиночестве

Н.Н. узнал, что Гагины уехали в Лондон, поехал за ними, но напрасно: любимую девушку он не нашел. Сначала герой переживал, однако постепенно успокоился и понял, что с такой женой, как Ася, вероятно, не был бы счастлив. Но нежное, глубокое чувство, которое он испытал наедине с девушкой, уже никогда не повторилось. И приходится доживать годы в одиночестве «бессемейного бобыля».

Вывод: к сожалению, влюбленность не всегда перерастает в любовь

Так печально закончилась история Аси и Н.Н. Чувства вспыхнули, но герои не смогли сохранить их, чтобы из искры влюбленности разгорелась настоящая любовь, которая сумела бы согревать сердца всю дальнейшую жизнь. Увы, так бывает, – и не только в произведении И.С. Тургенева. К сожалению, реальность полна подобных грустных примеров.

“Ася” – краткое содержание повести И.С. Тургенева

5 (100%) 7 votes

Тургенев Иван

Иван Сергеевич Тургенев

Мне было тогда лет двадцать пять, - начал Н.Н., дела давно минувших дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не для того, чтобы "окончить мое воспитание", как говаривалось тогда, а просто мне захотелось посмотреть на мир божий. Я был здоров, молод, весел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись - я жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть хлеб насущный; а придет время - и хлебца напросишься. Но толковать об этом не для чего.

Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица - именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском "Грюне Гевелбе". Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала. Зато лица, живые человеческие лица - речи людей, их движения, смех - вот без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и отрадно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать, когда другие кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня забавляло наблюдать людей... да я даже не наблюдал их - я их рассматривал с каким-то радостным и ненасытным любопытством. Но я опять сбиваюсь в сторону.

Итак, лет двадцать тому назад я жил в немецком небольшом городке З., на левом берегу Рейна. Я искал уединения: я только что был поражен в сердце одной молодой вдовой, с которой познакомился на водах. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всеми - и со мною, грешным, сперва даже поощряла меня, а потом жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на некоторое время печали и одиночеству - чем молодость не тешится! - и поселился в З.

Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, - а главное, своим хорошим вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солнца (дело было в июне), прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили приятным голоском: "Guten Abend!" - а некоторые из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах Я любил бродить тогда по городу; луна казалось, пристально глядела на него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово "Гретхен" - не то восклицание, не то вопрос - так и просилось на уста.

Городок З. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на величавую реку и, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове, просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противоположном берегу находился городок Л., немного побольше того, в котором я поселился. Однажды вечером я сидел на своей любимой скамье и глядел то на реку, то на небо, то на виноградники. Передо мной белоголовые мальчишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой насмоленным брюхом кверху. Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся парусах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс; контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.

Что это? - спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жилете, синих чулках и башмаках с пряжками.

Это, - отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей трубки из одного угла губ в другой, - студенты приехали из Б. на коммерш.

"А посмотрю-ка я на этот коммерш, - подумал я, - кстати же, я в Л. не бывал". Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.

Может быть, не всякий знает, что такое коммерш. Это особенного рода торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства (Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установленный костюм немецких студентов: венгерки, большие сапоги и маленькие шапочки с околышами известных цветов. Собираются студенты обыкновенно к обеду под председательством сениора, то есть старшины, - и пируют до утра, пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров; иногда они нанимают оркестр.

Такой точно коммерш происходил в г.Л. перед небольшой гостиницей под вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками; огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плюща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пивом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много народа: добрые граждане Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих гостей. Я тоже вмешался в толпу зрителей. Мне было весело смотреть на лица студентов; их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодости, горящие взгляды, смех без причины - лучший смех на свете - все это радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед - куда бы то ни было, лишь бы вперед, - это добродушное раздолье меня трогало и поджигало. "Уж не пойти ли к ним?" - спрашивал я себя...

Ася, довольно тебе? - вдруг произнес за мной мужской голос по-русски.

Подождем еще, - ответил другой, женский голос на том же языке.